Он все делал красиво (Олег Янковский)

Лучших из лучших Господь собирает в своем Театре. Там они теперь и творят. «Так мы говорили после ухода Олега Даля, Владимира Высоцкого. Так что Олег в хорошей команде, — уверена Людмила Поргина, актриса Театра «Ленком», супруга Николая Петровича Караченцова. — Пока мы живы, они с нами».

«Сейчас увидим, кто тут первый актер!»

«Мы познакомились с Олегом в 1973 году, — вспоминает Людмила Андреевна, — в компании друзей. Олег снимался в «Зеркале» у Тарковского, а потом выяснилось, что с нового сезона мы работаем в одном коллективе. В том же 1973-м в «Ленком» пришел Марк Анатольевич Захаров и стал строить новый театр, как он говорил. И вот на главную роль в спектакле «Автоград-21» Захаров пригласил Янковского. Все девчонки после картины «Щит и меч» были в него влюблены. Безумный красавец, талантливый актер. А эта его удивительная улыбка, такая немного стеснительная... Олег был один из нас, молодых, но все-таки уже мэтр, однако это не мешало ему хохотать и дурачиться на всех репетициях. Буквально все актеры относились к нему как к какому-то прекрасному явлению. Вел он себя очень скромно, что мне всегда в Олеге нравилось. Он никогда не говорил, что устал, не выпячивал свою значимость, достойно и самоотверженно трудился на репетициях. И при этом был всегда доброжелателен, я ни разу не видела его раздраженным. Поссориться с Олегом было просто невозможно! А чего с ним ссориться? Он никогда не лез на рожон, ничего не отвоевывал. Как творец, он делал свое дело, а ему Господь Бог что-то давал: и звания, и лауреатство, и поездки за границу. И от этого Янковский порой даже чувствовал себя неловко, что так быстро завоевывал свое пространство в кино, в театре, хотя приехал из Саратова.

Именно после «Автограда» стали говорить, что в театре появилась новая звезда — Олег Янковский. Я потом вводилась на главную женскую роль вместо Галины Яцкиной и играла вместе с ним. Для меня Олег был и партнером, и режиссером, потому что все время подсказывал, что мне делать... После «Автограда» были и «Чайка», и «Шут Балакирев». А Коля с ним репетировал «Школу для эмигрантов». Один — напыщенный такой интеллигент, а другой — работяга-парень. Они играли трагедию людей, которые любят одну женщину.

Играли так, точно накладывали на холст тонкие эмоциональные штрихи. Зал это ловил, а его не обманешь. Выходя на поклон, Олег мог пошутить: «Сейчас увидим, кто тут первый актер! Это мне цветы несут». А Коля в ответ: «Да не тебе, а мне». И когда букеты дарили Янковскому, притворно сокрушался: «Ну, эту дамочку ты подкупил, а это вообще твоя родственница». Между ними все время шла такая легкая пикировка. Олег иногда говорил Караченцову: «Кольк, вот за что тебя все любят? Ведь ты не красавец. Это я красавец. А все потому, что ты поешь! Раскрыл рот — и все бабы тают». А у Олега было полное отсутствие слуха. Но ведь при этом не было никакой зависти.

Или минут за пять до финального выхода Олег начинал смачно рассказывать, что он будет, есть на ужин. «Приду, — говорить, — выпью свои 50 грамм виски, покурю трубочку. Съем вот это, еще вот то...» Вот, оказывается, о чем артисты говорят между собой перед поклоном (смеется)! Олег однажды раскололся: мол, я всем тут рисую, какие у меня вкусные ужины, а ведь никто не поверит, что я обожаю «Роллтон». «Когда все на даче заснут (не дай Бог, внуки застукают), — признавался, — иду на кухню, заливаю лапшу кипятком». — «Как ты можешь, Олежек, это же сплошная химия?!» — «Не знаю, не знаю, мне до безумия нравится».

«Так хочется поговорить по душам»

Летом артисты Ленкома часто отдыхали в санатории «Актер» в Сочи. Помню, как-то мы с Колей немного задержались, а Олег с Людой Зориной уже отдыхали там. И только мы подъехали к зданию, как выбегает Олег и говорит: «Мы уже все заказали, там готовят плов, быстро кидайте вещи, едем!» И мы поехали куда-то в горы, где какой-то узбек делал для нас плов. Я этот вечер никогда не забуду. Южное черное небо, близкие звезды, цветение и благоухание вокруг. Мы говорили об искусстве, о наших детях, о том, что хотим сыграть...

В Сочи мы отдыхали, развлекались, хохотали, играли в теннис, а Олег готовился к съемкам «Крейцеровой сонаты» и повсюду носил сценарий, учил. Вечерами мы сидели на берегу моря, потягивали вино, любовались закатом и хохмили до предела. Бывало, купались голышом в море, а потом воровали одежду друг у друга и развешивали на деревьях перед корпусом. Ладно, еще девочки без трусов остались — надели платьица и бегом домой. А парням-то каково! Бегут, кричат, кто, чем прикрывается. Хорошо если у кого полотенце оказывалось! Вообще по натуре Олег был очень жизнерадостным. Он строил дачу в Барвихе, и все время звал нас туда: «Так хочется поговорить по душам, посидеть». Но как-то все не получалось. Я говорю: «Колька там, а я тут». — «Нет. Колька тоже должен приехать». Потом мы, наконец, выкраивали время, но не мог Олег. Но у нас действительно было постоянно желание бывать вместе...

Когда с Николаем Петровичем случилась трагедия, ко мне первым в театре подошел именно Олег и передал деньги Фонда помощи имени Евгения Леонова. А уже вечером позвонил домой и сказал: «Вот когда скажешь, что можно приходить, я приду». Он был очень теплый человек, с открытой душой, ему всегда можно было довериться. И когда Коля, немного оправившись, сам пришел в театр, Олег со своей трубкой прыгал вокруг него, все время обнимал, прижимал: «Ну, ты молодец, ты даешь! Ну, ты вообще!» Он умел тонко общаться. А в этой ситуации важно было не унизить друга жалостью... Никто не предполагал, что с Сашкой Абдуловым это случится. Однажды мы были в Риге на гастролях, Саша там ночами играл в казино, и Олег сказал: «Как же он себя сжигает, насколько его хватит?» Никто не предполагал, что Саша так рано уйдет. А через год Олег. Но их горение и на спектаклях, и на съемках, и на междусобойчиках — это их потребность самовыражения. Когда я пришла в марте на его последнюю «Женитьбу», прижала Олега к себе, поцеловала. Жизнь уходила из него, и ничего нельзя было сделать. Только сказать, как мы его любим».

Достоинство простота и легкость

«Когда я пришел в «Ленком» в 1989-м, — вспоминает актер Иван Агапов, — было впечатление, что я оказался среди небожителей: Пельтцер, Леонов, Янковский, Абдулов, Броневой, Збруев... А потом почувствовал, что в театре по-хорошему домашняя атмосфера. Не было позерства, что, мол, я — бронзовый, я — звезда, а ты — никто. В «Ленкоме», когда идет спектакль, несмотря на звания, все объединяются: мы, как стая дельфинов, где один ответственен за другого. Кого-то выталкиваем на поверхность, если того требуют обстоятельства, поэтому и спектакли всегда идут очень хорошо.

Когда поднимался занавес, Олег Иванович приходил в комнату переодевания, что рядом со сценой, и говорил: «Тихо! Давайте послушаем камертон». Что в «Балакиреве», что в «Чайке» есть реплики, на которые зритель либо реагирует, либо нет. И по первым пяти минутам спектакля можно предсказать его ход. «Начали хорошо, — радовался Янковский, — как бы не уронить!» Или: «Да, сегодня сложноватый зритель, не прошло, не прошло, придется поднимать». Он очень переживал за спектакль.

У Олега Ивановича не было кабинета, была гримерка, дверь в которую никогда не закрывалась. Все проходили и говорили: «Здравствуйте, очень рады вас видеть». Даже если повода особого не было, к нему всегда было приятно подойти, пообщаться. И он, как никто, знал всех молодых артистов, интересовался их судьбой, поскольку часто осуществлял вводы в уже готовый спектакль. Есть у нас в театре такая должность — дежурный режиссер. Так было с «Чайкой», с «Шутом Балакиревым»: Олег Иванович готовил несколько сцен с молодым артистом, а потом уже к репетициям приступал Марк Анатольевич. Ввод новичка — дело тонкое, деликатное, и Янковский много разговаривал с нами, причем не при всех, а наедине. Это очень помогало. Никто не видел Олега Ивановича кричащим. Он удивительным образом сочетал в себе достоинство и простоту. Но при этом никому из поклонников и в голову не приходило шарахнуть его пятерней по плечу и предложить: «Пойдем выпьем». И внешность его, и внутренний статус не располагали к панибратству. Еще я забыл упомянуть легкость, которую излучал Янковский: он все умел делать красиво.

«Девушка, салатику положите»

Однажды на гастролях в Киеве репетиция «Шута Балакирева» закончилась глубоко за полночь. Артисты возвращались в гостиницу, а по дороге попросили водителя остановиться около какого-нибудь ночного магазина. Представьте, как продавщицы сидят скучают, и вдруг открывается дверь и входят Караченцов, Збруев и Янковский. Пауза. Олег Иванович нарушает молчание: «Девушка, салатику положите. Только успокойтесь, это я, я». Но девушка еще долго не могла выйти из ступора. После звездного десанта в магазин нагрянуло еще человек 40 артистов. Было от чего потерять дар речи!

Это сейчас гастроли как кавалерийский наскок: один спектакль — и домой. А раньше они по месяцу продолжались, а за это время столько всего случалось: дети рождались, звания присваивались, дни рождения праздновались, — и мы собирали «поляну». Олег Иванович всегда присутствовал. И в театре обязательно поздравлял виновника торжества: немного посидит и незаметно уйдет. Торопился домой: семья для него была всем.

Внука Ваню приводил в театр. Когда мы его спрашивали: «А поймет ли мальчик «Чайку?» — «Поймет, а если нет, то, по крайней мере, впитает хорошие образцы». Сын Янковского, Филипп, тоже приходил в театр. Помню, у нас открытие гастролей в Питере, а у Филиппа — премьера фильма «В движении» в Москве. И я помню, Олег Иванович с ним все время созванивался и нам, потом говорил: «Все идет хорошо». Мне кажется, он больше волновался за премьеру Филиппа, чем за открытие наших гастролей...

Когда в театре узнали, что Олег Иванович тяжело болен, на его «Женитьбу» приходило много друзей, ему дарили море цветов. Зрительская любовь окрыляла Янковского. Каждый раз он играл как последний. И мы, и он это понимали. За кулисами спрашивали, как он себя чувствует, всегда отвечал: «Все нормально, все замечательно». Он не хотел грузить кого-то своими проблемами.

Я понимаю, что нельзя абстрагироваться от обстоятельств. Помню, мы играли последние спектакли, там у моего героя Кочкарева есть текст, обращенный к герою Янковского: «Вам не надо жениться. Вы словно кисет, из которого весь табак вытрясли». Раньше эта фраза всегда вызывала смех, а на последнем спектакле была гробовая тишина. Мне стало неловко за этот текст».